Первые радости

[Pepelac]

Первые радости

Даже крошечный налимчик - "веретешка", пойманный в далеком детстве, не забывается на всю жизнь.
Бережно хранит память "первые радости" юного рыбака.
И какой бы толщью не отделяли годы первое биение крови в сердце, пережитую дрожь в ногах при вываживании добычи, - бессильны они заслонить мельчайшие подробности события.
До смертного часа будут помниться рыбаку и все оттенки воды в омуте, и трещины нависших скал, и запахи оживающей земли.
А голоса птиц, а певучий звук пастушеского рожка и багряные пожары зорь и через полета лет предстанут со вчерашней ясностью.

***

Лишь только сломало и унесло лед - началась ловля налимов на переметы.
Рек в Усть-Утесовске, маленьком приалтайском городке, две: многоводный, спокойно-величавый "Иртыш-батюшка" и порожистая, хрустально-чистая Ульба. Она так быстра, что катит по дну крупные камни. Оттого кажется, что голубая ее вода звенит, как туго натянутая между гор струна.
Ульба вскрывалась первой. Домик Рокотовых - в двух кварталах от ее берега: переметы на налимов братья ставили на Ульбе.

Обязанность накопать червей Алеша брал на себя. Снасть наживляли и забрасывали Саша и Андрей ночью и совершенно бесшумно, таясь от "береговых ребят", чтобы не высмотрели, не утащили переметов. Алеша стоял на карауле и в подозрительных случаях подавал условный свист: братья "западали" в камни, пока не подавался новый сигнал.
Волнения молодых рыбаков, ловко обманывающих "береговых разинь", делали рыбалку вдвое острее, придавали ей оттенок таинственности и героизма.

Осматривать переметы поднимались чуть свет: так ловят все матерые рыбаки.

За ужином Алеша почти ничего не ел. Ложился раньше всех, хотелось, чтобы скорее прошла ночь, но уснуть долго не мог, как ни кутался с головой. В ушах стоял радостный шум полной до краев реки. Под плотно закрытыми веками зыбились горбатые волны, коловертью ходила пушистая кремовая пена. Переметы в воде. На длинных поводках со стальными крючками извиваются жирные сизые черви: соблазн рыбам... "Сам бы проглотил, если бы был налим", - всегда говорил Саша, поплевывая на насаженного червя.

... Вот из глубины вышел "лобач" - рябой, с круглыми желтыми глазами, усы, как у турка, разинул огромную пасть и "сел". Один за другим "садятся" большеголовики. Налимы на всех крючках.
Саша взялся за перемет - хребтину рвануло из рук. Он закричал: "Андрей!" Андрей закричал: "Алеша!"
Налимы становятся поперек, крутят башками, тянут вглубь. Ребята - все трое - на берег... хребтина трещит, вот-вот лопнет.

Алеше стало жарко. Он раскрыл одеяло и оглянулся: братья, разметавшись, мирно спали.
"Как они могут спать", - удивился Алеша и снова закрыл глаза. И вновь, точно по волшебству, появился рябой большеголовый налим...

На рассвете Алеша тихонько разбудил братьев. Захватив корзину и багорчик, они выскользнули за дверь: к реке, к реке!
За ночь лужи затянуло тонким ледком. На небе - ни звездочки. На улице - ни души.
В тишине ночи слышно, как "играла" Ульба. Шум ее, сладко отдаваясь в сердце, все нарастал и нарастал.
Острый, чистый, чуть морозный воздух бил в разгоряченные бегом лица молодых рыбаков.
Вот и последний квартал с покосившейся на воду подслеповатой избенкой старого сторожа Матвея Анциферова. От нее в двадцати мерных шагах - первый перемет.

В темноте вода показалась коричневой и густой, как сусло. По ней стремительно проносились редкие льдинки, коряги, мусор: за ночь река поднялась еще выше, залила кусты на противоположном берегу, в них крякали отдыхающие пролетные утки.

Саша передал корзину Алеше, отсчитал двадцать крупных шагов, при каждом шаге вытягиваясь, сильно наклоняясь вперед.
Андрей и Алеша тоже прошагали вместе с ним. На двадцатом шаге лежал "замеченный" белый камешек.
- Здесь, - выдохнул Саша и опустил багорчик в воду.
Мгновение, когда нащупанная хребтинка подхватывалась багром и когда Саша, отбросив крюк на берег, схватывал бечевку рукой, было одно из самых напряженных.
Сверкнув глазами, рыбак тихонько прошипел: "Есть!" Но напряженное ухо Алеши шепот этот оглушил, как удар набатного колокола.
...- Дай я подержу, - молил он старшего брата. Но Саша был неприступен: перемет "поднимает" только главный рыбак. Черноголовый и черноглазый, с ловкими руками, чем-то напоминавший Алеше жука, вставшего на задние лапки, Саша теперь был необыкновенно важен. Движения уверенны, лицо сурово, губы плотно сжаты. В эту минуту Саша показался ему красавцем. Сам же Алеша дрожал, сучил ногами, перед глазами у него расплывались оранжевые круги.
В начале перемета три "размаха" голой хребтинки, и только глубже, в метре один от другого, двадцать поводков с крючками.
Но вот показался из воды первый поводок. Сердце Алеши точно распухло во всю грудную клетку.
- Пустой! - огорченно прошептал он.
- Червяк, - наставительно поправил его старший брат. На крючке действительно извивался не тронутый налимами фиолетовый, толщиною в палец, соблазнительный выползок.
И второй, и третий крючки тоже были "с червями". Но по ходу следующего поводка Алеша понял: есть!

Рыба до самого берега шла незаметно, только поводок слегка уходил из стороны в сторону.
Саша, осторожно перебирая хребтину, подвел перемет к самым ногам.
- Лобач! - обрадованно прошептал Алеша.
- Веретешка, - презрительно сказал Саша и быстрыми движениями выбросил рыбу на берег.
Рыба действительно была нестоящей, но Алеша трясущимися пальцами снял ее с крючка и бережно опустил в корзину. "Налимчик-веретешка", изгибаясь, как змея, пополз по дну и остановился, когда уперся в стенку корзины.
Еще два крючка пришли "с червями". Алеша завял и вдруг почувствовал усталость от бессонной ночи.
- Лобач! - бледнея сказал Саша, вываживая рыбу. Алеша схватил выброшенного на берег "аршинника" под жабры, упал на него грудью.
- Шутишь, крутишь... шутишь-крутишь, - придушенно говорил он, ощущая всем телом, как бьется под ним холодная упругая рыба. Пунцовый от возбуждения, Алеша весь был так напряжен, точно он держал под собой поверженного в борьбе опасного для жизни противника.
- Дай! Мне дай! - бросился к нему Саша, боясь, что братишка упустит ценную добычу. Алеша разжал пальцы и поднялся. Саша, не выпуская хребтинки из левой руки, правой вынул крючок из губы лобача и, вскинув в уровень с грудью тяжелую рыбину, хотел было положить ее в корзину, но налим взмахнул хвостом и, мелькнув брюхом, шлепнулся в реку.
- Держи! Разиня! - презрительно крикнул Алеша и бросился в ледяную воду - по пояс.
Саша и Андрей выдернули мокрого братишку на берег: теперь ему надо итти домой, но разве можно уйти, когда не высмотрены еще два перемета?
Об утерянном самом крупном в это утро налиме ребята по какому-то молчаливому сговору не обмолвились ни одним словом, хотя каждый из них все утро думал только о нем.
Мысль об ускользнувшем "лобаче" мучительно преследовала Алешу днем и ночью.
Казалось, никогда не простится Саше преступная его оплошность, потому что на переметы ловились в ту весну только "веретешки".

Несмотря на отчаянные мольбы Алеши, "поднимал" хребтинки переметов только Саша.

Предприимчивый младший брат решил соорудить собственную снасть.
В столярной мастерской отца, под притолокой, был заткнут длинный необыкновенной прочности шнур.
На него можно было бы навязать и два десятка поводков, но у Алеши имелось всего лишь три крупных "щучьих" крючка. Он решил сделать закидушку.
И хребтинка и поводки у Алеши получились одинаковой толщины, но это нисколько не смущало юного рыбака. "Вполне надежна. Не только любого лобача,- быка выволоку",- думал он.
- На твою снасть только чертей ловить, - смеялись братья.

Вода в Ульбе быстро сошла, посветлела, клев налимов кончился. Сверхнадежная снасть Алеши возвращалась все время "с червями".

Братья просушили переметы и спрятали их до следующей весны.
Не сдался только Алеша. Он решил попытать счастья с заветной закидушкой в "Иртыше-батюшке", где со всей вешней силой еще играли воды.

Место для ловли Алеша выбрал за городом, у последнего обрывистого утеса, от которого река делала крутой поворот к югу в ковыльные степи.
Казалось, всей страшной силой Иртыш бил в этот гранитный выступ.
То ли тысячелетним непрерывным напором волн подмыло и разрушило кромку скал, то ли от подземного толчка, но часть утеса рухнула в воду, образовав стремительный кипящий порог, с торчащим из воды каменным лбищем.
Чуть ниже гранитного выступа - глубокий омут. Тяжелые струи, закручиваясь, обнимали лбище и отбегали к берегу.
Пенные воронки да грязные бурлящие водовороты ходили в нем взад и вперед.

В середину этого омута и метнул закидушку Алеша. С плеском упала двухфунтовая гирька и увлекла в таинственную глубь три щучьих крючка, наживленных целыми клубками выползков.
- Ловись, рыбка, большая и маленькая, - по суеверной привычке братьев, прошептал Алеша. Неспеша он привязал хребтинку за тонкий стволик талового куста и загляделся на воду.

Река шла сильно, во всю неоглядную ширину.

Ночь наплывала с гор. Заря гасла. Волны ежесекундно менялись в окраске: от цвета расплавленного металла на середине до разлитого подсолнечного масла чуть поближе и густого мазута у крутых берегов. А сколько же было промежуточных оттенков.
И все это пышное великолепие красок жило, неслось в подернутую дымками даль.
Казалось, вскочи на зыбкую спину красавицы реки, и понесет она тебя, как горячий скакун, сквозь степи, леса и горы в сказочную страну, к далекому синему морю...

В предутренних теплых сумерках омут показался еще таинственней, шум порога - грозней. Над головой, спеша на север, пронеслась невидимая стайка гоголей. По тонкому свисту крыльев, похожему на звон колокольчиков, определил Алеша породу пролетевших птиц.
Из пучины омута с пугающей неожиданностью выворачивались клокочущие буруны, точно в глубине его бились гигантские рыбы.
От разгорающейся зари пухлые клочья пены на волнах порозовели.
Другая сторона реки все еще не была видна, река казалась морем.
Как и вечером, Алеша смотрел на воду. Он прибежал слишком рано и боялся взяться за хребтинку, чтобы не отпугнуть рыбу.
Ему казалось, что сейчас проснувшиеся лобачи вышли на жировку и вот-вот наткнутся на соблазнительные клубки червей.

Рыбак присел на берег и решил:
"Просчитаю до ста и - тогда..." - Алеша считал, слушал и смотрел, как играла полая вода.
"Девяносто восемь, девяносто девять..." - Куст, за который Алеша привязал закидушку, залило на полметра прибывшей за ночь водой, он все время качался.

Мальчик подсучил штаны и ступил в жгучую воду.
С пересохшим горлом, с сильно бьющимся сердцем Алеша приподнял на себя хребтинку и тотчас же ощутил такой рывок из глубины, от которого он только чудом устоял на ногах.
Вырванный из рук шнур обжег ладони, и если бы не был крепко привязан за стволик, то безнадежно ушел бы в омут, как ушел в него по маковку пригнутый куст.

Первой мыслью Алеши было бежать за братьями, но, представив, как Саша будет выводить лобача, а он - хозяин закидушки, только сучить ногами на берегу, Алеша снова приподнял хребтинку. И снова мальчик с трудом удержался на ногах и то лишь потому, что ухватился за ветку.
Рванувшаяся в глубину омута рыбина почти отвесно выпрыгнула высоко над водой вместе с гирькой и болтающимися поводками.
Казалось, что хребтинка, натянутая до отказа, вот-вот лопнет. И, конечно, лопнула бы давно, если бы не пружинил таловый куст.
Растерявшийся Алеша увидел толстое брусковатое тело рыбины: у нее была короткая тупая голова и кроваво-красные плавники.
Лишь только никогда не виданный Алешею "лобач" с плеском ушел в глубь, мальчик снова уцепился за шнур.
Но шнур точно зацепился за камень. Алеша изо всех сил рванул за хребтинку, и чудовище, выметнувшись на поверхность, понеслось по ней, едва касаясь воды брюхом: так скользит камень, брошенный с огромной силой опытной рукой. Вся голубовато-серая спина и серебристо-белые бока ее были видны юному рыбаку.
Рывок на исходе шнура был таким сильным, что Алеша упал на куст и расцарапал лоб и щеки.
Мокрый по воротник, посинелый от холода, с окровавленным лицом, он все же изо всех сил тянул за шнур, сдерживая мчащегося великана. Но снова чудовище помчалось в глубину.
Сколько времени прошло в неравной борьбе с ним, Алеша не сумел бы сказать. Но, наверное, больше часа.

Солнце взошло. С онемевшим от холода телом, с натруженными руками, он едва держался на ногах, когда на берегу появились люди.
Это были дряхлый, седой старик с красными слезящимися глазами, в плисовой скуфейке, в вытертом тулупчике, подпоясанном полотенцем, с длинным багром, которым он цеплял проносившиеся вдоль берега жерди, поленья, коряжки, толстая женщина в мужской шапке-ушанке, с ведрами на коромысле, и босой болезненный подросток с льняными вологами, чуть прикрытыми на макушке детской фуражечкой с оторванным козырьком.
Женщина опустила пустые, загрохотавшие по камням ведра и с коромыслом бросилась на помощь к Алеше. Но добраться до него, стоящего уже по пояс в воде, она не смогла и потому бегала по берегу и кричала старику:
- Багром! Багром его чепляй, Сенафонтыч... Я говорю багром! - приблизив толстое лицо к самому уху древнего старичка, громко кричала она.
Старец поправил плисовую скуфейку, приложил ладонь лопаточкой к густо заросшему седой шерсткой дряблому уху и спросил:
- Ась?
- Ба-а-гром, говорю, тетеря!..
Старик понял и засуетился, мелко переступая ногами, обутыми в кожаные калошки.
- Ужотко изловчусь... Изловчусь,- шамкал старик, занося длинный багор над заметно ослабевшим то всплывающим на поверхность, то снова уходящим в глубину тайменем.
Алеша из последних сил тянул и тянул упористого, как бык, великана к берегу. Рывки рыбы становились все слабее и слабее, но и у мальчика уже не оставалось сил.
Наконец, Алеша, собравшись с силами, снова подтянул чудовище к берегу.

Сенафонтыч "изловчился" и ударил его багром по спине. Но удар был так слаб, что таймень рванулся вглубь, старик выпустил багор и, потеряв равновесие, упал в воду.
Когда старик в мокром тулупчике вылез на берег, без багра, он был очень смешон и жалок, но всем было не до смеха.
Женщина забегала, закричала еще сильней.
- Аполошка! Беги к Моте Фадееву. Он охотник... ружьем, ружьем рыбину!..

А к берегу уже собирались новые люди. Высокий широкоплечий ломовой извозчик, бросив лошадь, запряженную в телегу, бежал с кнутом, страшно вращая круглыми глазами.
Он сорвал с головы шапку, бросил ее на берег, перекрестился и как был в сапогах и засаленном кафтане, так и вскочил в воду к Алеше.
Схватившись за хребтину, он поволок тайменя к берегу.
- Врош... собака... врош, - хрипел он, забыв обо всем на свете.
На мелком месте огромный полутораметровый таймень был виден отчетливо. Толстый, как бревно, с пятнистой шкурой, он устало шевелил жаберными крышками.

- Поднимай башку! Дай глотнуть воздуху! Дай глотнуть! - кричал какой-то рыжий босой мужик, нервно переступавший с ноги на ногу.

Извозчик вдруг упал грудью на рыбину, схватил ее цепкими ручищами и под одобрительный крик толпы выволок тайменя на берег.
Храброго извозчика и тайменя обступили плотным кольцом, совершенно забыв про Алешу. Верзила отрезал конец закидушки от куста и вместе со снастью поволок двухпудового тайменя к телеге.
Толпа качнулась за ним.
- Теперь он ею прямым ходом в кабак, - сказала толстая женщина в мужской шапке.
- Вестимо, в кабак, греться - вишь как вымок мужик, - соглашался рыжий босой оборванец.

Алеша оцепенел.
- Как - в кабак? - чуть слышно прошептал окончательно закоченевший мальчик.

А извозчик уже завалил тайменя в телегу, сел возле него и взял в руки вожжи, рядом с ним уселся рыжий. Встав на ступицу колеса, к ним примащивался мокрый, древний седой старец.
Только тогда извозчик вспомнил про Алешу.
- Стой! Стой! - закричал он. - А где же паренек?
Алеша вскочил на телегу.
- Сказывай, чей будешь? - чакая зубами от холода, спросил ломовой.
- Рокотова... Николая Николаевича, - с трудом выговорил Алеша.
- Милой, да это же дорогуша-колесник... Он мне вот эту самую телегу ладил... - Ну, держись крепче, мигом домчим.
Лошаденка, обожженная кнутом, с места взяла в карьер...

Ефим Пермитин